Воздухоплаватели Коврова. Глава из книги Михаила Кириллова-Угрюмова

Репортаж из Любца, в котором было рассказано о том, как живут известные в России и за её пределами супруги – скульптор Наталья Захарова и писатель Михаил Кириллов-Угрюмов, – получил продолжение. Михаил Викторович согласился опубликовать на GK несколько глав из книги, над которой сейчас работает. Это серия рассказов, основанных на событиях, происходивших в Коврове и Ковровском районе. Все персонажи реальны, все совпадения неслучайны.

Глава «Село Любец и его обитатели»

Воздухоплаватели

Трудно сказать, когда же ковровчане, люди вполне приземленные, можно сказать даже, «равнинные», были уязвлены страстью воздухоплавания.

Может быть, тогда, когда в далеком 1941 году в Ковровском районе у деревень Большие Всегодичи и Крячково на огромном поле совхоза «Гигант» был построен аэродром для 432-го тяжелого авиационного бомбардировочного полка 81-й авиационной дивизии Авиации дальнего действия. Командовал дивизией легендарный полярный летчик, Герой Советского Союза генерал Михаил Васильевич Водопьянов, впервые в мире совершивший посадку на Северном полюсе. По всему СССР распевали тогда про отважных летчиков челюскинской эпопеи:

Их подвиг запомнят все страны.
Их перечень прост и суров.
Там был Михаил Водопьянов,
Каманин, Доронин, Слепнев…

Текст этот был отпечатан в Ковровской типографии в конце 1930-х годов и издан в газете «Инструментальщик» (ныне «Дегтяревец»).  

На аэродроме в Больших Всегодичах стали базироваться самые мощные в то время тяжелые бомбардировшики ТБ-7 (Пе-8). Взлетая из Ковровского района, летающие четырехмоторные крепости «работали» по железнодорожным узлам Смоленска, Витебска, Орши и Любани. А по ночам бомбили военные объекты в Будапеште, Варшаве, Кенигсберге, Данциге, Штеттине и — уже в самом начале войны! — в самом Берлине. Из-под Коврова бомбили Берлин!!! Отважный летчик Пе-8 432-го авиаполка Эндель Карлович Пусэп, до Великой Отечественной войны — второй пилот в экипаже М.В. Водопьянова, совершил полет в Англию, а потом – по маршруту Рейкьявик (Исландия) — Гус-Бей – Вашингтон. В США по личному приказу Сталина он доставил на переговоры с Рузвельтом Наркома иностранных дел Вячеслава Михайловича Молотова. Восхищенный Рузвельт жал Пусэпу руку.

В деревне Крячково в деревенских избах в славные времена базирования тяжелых бомбардировщиков Пе-8 жили подтянувшиеся за М. Водопьяновым лучшие летчики дальней авиации: Александр Васильевич Беляков, Михаил Михайлович Громов, Анатолий Дмитриевич Алексеев и Георгий Филиппович Байдуков. Все — Герои Советского Союза! А рядом с Крячковским аэродромом жил и отважный летчик, сын легендарного героя Гражданской войны В.И. Чапаева Аркадий Васильевич Чапаев.

Наверное, здесь и кроется разгадка тяги ковровчан к небу. Ведь говорят же антропологи, что в окрестностях Михайловского, Тригорского и Петровского на Псковщине у многих жителей заметны негроидные черты лица. Конечно же, черты Ганнибала и Пушкина! Ну не могли же героические молодые полярные летчики не оставить свой след и под Ковровом!

Спустя поколение в небо под Ковровом взмыли кордовые модели самолетов, планеры и дельтапланы самых причудливых конструкций. Открылись авиаклубы в Вязниках и Муроме.

Это им, молодым летунам, пел Игорь Северянин:

Вперед! — осолнечен пропеллер,
Стрекочет, ветрит и трещит.
Моторолет крылит на север,
Где ощетинен бора щит.

В окрестностях Любца и над поймой были замечены диковинные летательные аппараты, махолеты, птицелеты, мухолеты, движимые вихрями Эола, ножным пердячим паром и приводами разнообразных двигателей — от мопедов и бензопил до мотоциклов. Со снегом появлялись снегокаты на огромных, выше человеческого роста колесах с цепями, змеящиеся ползоходы и странные вездеступы на паучьих ножках. Нельзя забывать, что на ковровских заводах трудились лучшие в стране оружейники, инструментальщики и инженеры. Стоит ли говорить о матчасти…

Одна из мелких сборочных мастерских и центров «мозгового штурма» изобретателей поместилась на окраине Любца во дворе огромной брошенной гостиницы Домостроительного комбината. Душой этой компании был живший напротив ковровский художник, мечтатель и горький пьяница Виктор Федорович Федянов.

Однажды, закончив в пойме испытания вездеходной амфибии на базе ЛУАЗа с огромным вентилятором, вся компания решила культурно выпить на околице, на краю большого люпинового поля. С самогоном, свежим зеленым луком и салом. Выпили по первой, и тут со стороны Погоста послышался звук дельтаплана.

На самодельном агрегате с двигателем от мотоцикла ИЖ-Юпитер и наивными большими крыльями парил авиатор Редькин. В военных очках-консервах и крагах. Он был очень серьезен и летел на закат солнца «сумрачный, как коршун, воззреньем старческим глядя на вид земных шумих…» Завидев на земле знакомцев, авиатор доверчиво снизился и помахал летчицкой рукой в краге. Художник Федянов прицелился и метнул в дельтаплан пустую бутылку. Самолет крякнул и, как подбитый вальдшнеп, рухнул в люпины. Через несколько минут из бурьяна, отряхнув цветы, поднялся летчик с разводным ключом от танка Т-34 и, не снимая очков-консервов и шлема, пошел на врага…

Слава Богу, все обошлось! Вместе выпили, да еще и добавили. Механики принесли горячих пирогов. Крылья закрепили и подштопали, двигатель продули. И уже скоро счастливый Редькин начал разбег по полю, наматывая на винт фиолетовые люпины. В заходящем солнце взлетал дельтаплан в вихрящемся люпиновом нимбе.

Но скоро на околицу деревни притащили два брошенных учебных самолета ЯК. Двухместный и четырехместный. Царило бесхозье перестройки, и никому на Дегтяревском заводе они стали не нужны. «Живой водой» стал ковровский летчик, окончивший профессиональный аэроклуб.

Как-то раз по утру над Клязьмой, прямо против нашего дома, с ревом промчался самолет. Над самой водой. Он сделал петлю высоко в небе, развернулся и снова проревел на бреющем полете над самой водой. С того дня самолет рассекал над рекой и деревней почти каждый день. Кто он? Откуда?.. Мы с Гурием (Захаровым – прим. ред.) искали ответ у Хлебникова: «… ходит в небе самолет братвой облаку удалой…».

Ничего случайного не бывает. Как-то вскоре мне повстречался у Погоста Федянов. Я выходил из леса с грибами, а Витя шел в село за самогоном.

— Да это же Стасик, — сказал мне как-то нарочито панибратски про самолет Федорыч (тоже считавший себя не последним авиатором). — Мы с ним как-то на Оку рыбачить летали. Однажды набухались в небе, — Витя гулко щелкнул узловатым пальцем по кадыку, — и дорогу потеряли… Сели на песчаную косу под Муромом. А сам-то полетать не хочешь?

Душа моя обмерла… Ну кто ж не хочет полетать! И утром следующего дня Федянов, Наташа и я отправились в Великово.

На огромном поле виднелась кое-где поросшая травой старая взлетная полоса. Когда-то это был аэродром сельхозавиации, засыпавшей в советские времена вонючим и ядовитым ДДТ окрестные поля. А заодно и леса, и реку, и пойму. Рядом с полосой стоял маленький двухместный самолет, хозяйственный балок и дощатый стол с несколькими табуретками. Охранял все это хозяйство один сторож с доброй кудлатой собакой. Больше – ни души.

Вскоре высоко в небе показался самолет. Он резко спикировал вниз, а потом взмыл вертикально в чистое небо. Опять рухнул вниз и снова ушел свечой под облака. Одномоторный самолет зашел по дуге на посадку и сел, довольно сильно переехав за край полосы в траву. В самолете медленно открылась дверь, и из нее на траву один за другим выпали три обблеванных с головы до ног ковровских «братка». Они еще немного порычали на траву, а потом, держась друг за друга, безмолвно побрели к машине.

Из кабины вышел пилот. Крепко сбитый, с лукавыми и веселыми глазами, молодой мужчина.

• — Ну что, полетаем?
• — Полетаем, — довольно уныло промычали мы.
• — А не страшно?
• — Страшно!
• — Да ладно, не бойтесь!

Из самолета валила нестерпимая вонь, и Наташа, вооружившись тазом с теплой водой и губкой, долго мыла всю кабину. Даже помутневшие окна. Казалось, братков в полете пытали… За ней с одобрением наблюдал Стас.

В кабине ЯК-18Т было четыре места. Три пассажирских и пилота. У места рядом со Стасом было спаренное управление и внутренняя рация. Я уселся сзади, а Наташу сразу полюбивший ее летчик посадил рядом с собой.

— Надень наушники и не хватайся за штурвал. А ты, Федорыч, помоги завестись.

Федянов немного провернул пропеллер, самолет взревел, и мы помчались по полосе. Быстро оторвались и стали забирать круто вверх, уходя по широкой дуге на север. Уже скоро мы были под облаками. Пространство и время скукожились. На меня сошло ощущение бесстрастного покоя.

Много в моих воспоминаниях поэтических ссылок, но не обойтись без них никак. И передать простыми словами все, что происходило потом невозможно. Спасибо Александру Блоку!

Летун отпущен на свободу.
Качнув две лопасти свои,
Как чудище морское в воду,
Скользнул в воздушные струи.

Его винты поют, как струны…
Смотри: недрогнувший пилот
К слепому солнцу над трибуной
Стремит свой винтовой полет…

Уж в вышине недостижимой
Сияет двигателя медь…
Там, еле слышный и незримый,
Пропеллер продолжает петь…

Только блаженное ощущение нашего покоя длилось недолго. Далеко внизу показалась расплавленная на солнце Клязьма. Стас, повернувшись вполоборота в Наташе, лукаво улыбнулся:

— Камеру-то крепче держи!

В следующее мгновение самолет вошел в вертикальное пике и почти с километровой высоты стал ввинчиваться в Клязьму. Я видел только, как моя жена, крепко закрыв глаза, беспомощно тыкалась в приборную доску. Мы почти упали в реку и, выровнявшись в метре над водой, помчались над самой ее гладью, вздыбившейся под винтом нашего самолета.

Одинокий рыбак в надувной лодке перекрестился и отчаянно прыгнул за борт. На высоком берегу справа показался наш дом. Изо всех сил махала руками Настя и заполошно лаяла такса Дуня. Стас элегантно качнул им крылом. Через несколько мгновений мы опять взмыли вверх и на огромной скорости стали спускаться вниз, прижимаясь к пойме Нерехты около Погоста. Перед бешено крутящимся винтом в конце поля вырастала стена леса. И опять, «подергав смерть за усы», Стас уже на самой опушке потянул штурвал на себя…

Самолет нашего великого летуна носил гордое имя ЯК. В моей перепуганной голове колотилось тогда:

Я ЯК-истребитель, мотор мой звенит,
Небо — моя обитель…

Конечно же, обителью Стаса было небо. Он там жил и приглашал в свое НЕБО друзей. Когда на горизонте появлялись тяжелые грозовые тучи и в стороне Великово горизонт становился иссиня-черным, звонил Стас:

— Гроза идет! Полетели…

И мы мчались с Наташей и Настей к нему на аэродром. Все было предсмертно! В крошечном самолетике мы пу тались среди сверкающих молний, понимая, что не надо нам здесь быть. Нас пока только терпят. Но побороть в себе это гибельное чувство восторга было не по нашим силам. И мы летали и летали…

Всякий раз, пролетая над Любцем, Стас снижался над нашим домом и приветливо качал крыльями. А мы с земли пили за его здоровье.

Прошло несколько лет. За заботами мы стали видеться и летать редко. И вот я узнал, что Стас тяжко болен. Ковровские друзья возили его в Москву в Онкоцентр. Но все было тщетно. В назначенный прощальный день, собрав друзей, Станислав Бунин, бесстрашный русский летчик, пролетел в Коврове под железнодорожным мостом, взмыл за ним в ликующее небо и, кувыркаясь в родных облаках, исчез. Навсегда!

Это о нем немного раньше писал А. Блок:

Потом — напрасно ищет око:
На небе не найдешь следа:
В бинокле, вскинутом высоко,
Лишь воздух — ясный, как вода…